твой воображаемый друг
пропитанный влажной пылью ветер в спину, колючая морось на волосы. я зарылся подбородком в старый шарф, отчего-то пахнущий миндалем, и, щуря глаза, медленно пошёл домой.
у меня странный дом. однокомнатная квартирка. четыре метра по диагонали. серые стены, серый пол и потолок. крохотная серая конура на высоте двенадцатого этажа. конура, заваленная холстами, книгами, таблетками. маленькое квадратное окно без штор. окно из прохудившегося пластика, поэтому вечерами бывает очень холодно. тогда я закручиваюсь рулетиком в одеяло и сажусь на подоконник. у меня непропорционально худое тело и только поэтому, наверное, подоконник меня выдерживает, несмотря на то, что он деревянный и вообще еле держится. а ещё у меня есть граммофон. не смейся, это правда. самый настоящий граммофон. с жёлтой трубой и пластинками. только у меня пока нет пластинок, чтобы слушать музыку... возле граммофона немного жутковато спать. в темноте он напоминает чертенка, а когда по полу бродит сквозняк, пробирающийся из подъезда, то труба качается и даже гремит. сквозняк шелестит холстами для рисования в углу, иногда разбрасывает их по всей комнате, а утром я их снова собираю, сворачиваю в трубочки и складываю горкой. а на потолке конуры унылая лампочка без абажура, сочащаяся по вечерам сырно-желтым светом. этого тусклого света не хватает даже на то, чтобы осветить полки старого кедрового комода, поэтому в темноте там найти что-то нужное почти невозможно. хотя в этом комоде спрятано всё моё самое интересное. там, помимо одежды и обуви, лежат новогодние гирлянды, солнцепротекторные очки со сломанной дужкой, засохшая японская гуашь, половинка глобуса, растрепанные, как после хорошей взбучки, ежедневники с желтыми страницами, сломанные наушники, которые я непременно починю, бумажные птички, которых я раньше за ниточки подвешивал к потолку, дурацкий деревянный кораблик из питера, разноцветные шарфики и много прочей милой сердцу ерунды.
так вот, в тот самый день, когда я, обдуваемый холодным ветром и обильно смоченный колючей моросью, таки-пришел домой, предварительно поднявшись по двадцати четырем лестничным пролетам, я открыл скрипучую входную дверь и шагнул в комнатку. на улице начинало темнеть, я зажег лампочку и, не раздеваясь, залез на подоконник. окинул взглядом ставшие родными квадратные метры. вдохнул знакомый запах мяты, исходящий из комода, посмотрел на красную газовую плитку под окном. шмыгнул. у меня замечательная конура. замечательная конура с замечательным граммофоном и не менее замечательной лампочкой ильича над дверью.
у меня странный дом. однокомнатная квартирка. четыре метра по диагонали. серые стены, серый пол и потолок. крохотная серая конура на высоте двенадцатого этажа. конура, заваленная холстами, книгами, таблетками. маленькое квадратное окно без штор. окно из прохудившегося пластика, поэтому вечерами бывает очень холодно. тогда я закручиваюсь рулетиком в одеяло и сажусь на подоконник. у меня непропорционально худое тело и только поэтому, наверное, подоконник меня выдерживает, несмотря на то, что он деревянный и вообще еле держится. а ещё у меня есть граммофон. не смейся, это правда. самый настоящий граммофон. с жёлтой трубой и пластинками. только у меня пока нет пластинок, чтобы слушать музыку... возле граммофона немного жутковато спать. в темноте он напоминает чертенка, а когда по полу бродит сквозняк, пробирающийся из подъезда, то труба качается и даже гремит. сквозняк шелестит холстами для рисования в углу, иногда разбрасывает их по всей комнате, а утром я их снова собираю, сворачиваю в трубочки и складываю горкой. а на потолке конуры унылая лампочка без абажура, сочащаяся по вечерам сырно-желтым светом. этого тусклого света не хватает даже на то, чтобы осветить полки старого кедрового комода, поэтому в темноте там найти что-то нужное почти невозможно. хотя в этом комоде спрятано всё моё самое интересное. там, помимо одежды и обуви, лежат новогодние гирлянды, солнцепротекторные очки со сломанной дужкой, засохшая японская гуашь, половинка глобуса, растрепанные, как после хорошей взбучки, ежедневники с желтыми страницами, сломанные наушники, которые я непременно починю, бумажные птички, которых я раньше за ниточки подвешивал к потолку, дурацкий деревянный кораблик из питера, разноцветные шарфики и много прочей милой сердцу ерунды.
так вот, в тот самый день, когда я, обдуваемый холодным ветром и обильно смоченный колючей моросью, таки-пришел домой, предварительно поднявшись по двадцати четырем лестничным пролетам, я открыл скрипучую входную дверь и шагнул в комнатку. на улице начинало темнеть, я зажег лампочку и, не раздеваясь, залез на подоконник. окинул взглядом ставшие родными квадратные метры. вдохнул знакомый запах мяты, исходящий из комода, посмотрел на красную газовую плитку под окном. шмыгнул. у меня замечательная конура. замечательная конура с замечательным граммофоном и не менее замечательной лампочкой ильича над дверью.